Анализ, прогнозы, мнения → Константин Бабкин: «Без производства страна больна»
Всё, что совладелец «Ростсельмаша» думает об аграрной политике России, – в эксклюзивном интервью «Крестьянину».
В первой половине июля компания «Ростсельмаш» начала демонстрационный тур своего нового комбайна RSM 161. Машина, запущенная в серийное производство месяц назад, пройдёт испытания в разных регионах страны и преодолеет в общей сложности 13 тысяч километров. Каким получился новый комбайн? Почему компания «Ростсельмаш» переносит часть своего тракторного производства из Канады в Россию? Что не так с российской аграрной политикой и как её изменить, в интервью «Крестьянину» рассказал глава холдинга «Новое содружество» (владеет заводом «Ростсельмаш») Константин Бабкин. Интервью впервые проходило в формате «прямого эфира» – на нашем сайте Agrobook.ru велась видеотрансляция, и любой желающий мог задать вопрос спикеру (Смотрите видезапись интервью).
– Константин Анатольевич, расскажите для начала о вашем новом комбайне. Чем он отличается от предшественников?
– Сейчас мы выпускаем всю линейку уборочных машин – и небольшие, и высокопроизводительные, от «Нивы» до Torum. Унификация между этими моделями есть, и существенная. Но нам нужна единая платформа комбайна, чтобы мы могли производить не пять моделей, а тридцать. У всех фермеров требования разные. У кого-то влажность больше, у кого-то меньше, набор культур меняется. Поэтому сейчас мы внедряем единую платформу. И RSM 161 – первая модель, построенная на ней. Теперь мы можем, так или иначе компонуя элементы, делать комбайн, необходимый конкретному потребителю. То есть, возможно, кабина у них будет одинаковая, но мощности двигателя разные, принципы обмолота тоже: одно-, двухбарабанный, смешанный и т.д. Каждая схема имеет свои плюсы и минусы, и для каждого агрофона есть оптимальный вариант. Концерн BMW раньше производил три модели – «тройка», «пятёрка» и «семёрка». А сейчас их десятки. У нас будет так же.
В новой модели комбайна нет какой-то космической революции. Но металл стал более унифицированным, гибким, адаптированным к разным условиям. Ну, и мы применяем все современные достижения – электроника по максимуму, системы комфорта. Мы стремимся к тому, чтобы работа комбайна меньше зависела от комбайнёра.
– То есть революционных прорывов нет, но есть модели – хэтчбэк, седан и т.д., если продолжать автомобильную тематику? Или всё же имеются элементы конструкции, которые отличают его от того же Acros или Torum? Ведь последние два при всех «наворотах» сделаны на базе «ДОН 1500».
– Если посмотреть на комбайн, сделанный в 30-е годы, даже прицепной, мы увидим те же вещи, что применяются сейчас. Это жатка, которая срезает хлеб, подающее устройство, молотильный барабан, разбрасыватель соломы и пр. Принципы устройства комбайна за 100 лет не изменились. А сама схема обмолота колоса существует уже тысячу лет: срезать, постучать по нему, вытрясти зерно, солому разбросать... Поэтому в новой модели нет какой-то космической революции. Но металл стал более унифицированным, гибким, адаптированным к разным условиям. Ну, и мы применяем все современные достижения – электроника по максимуму, системы комфорта. Мы стремимся к тому, чтобы работа комбайна меньше зависела от комбайнёра.
Главная проблема, с которой мы часто сталкиваемся: комбайнёр «не чувствует» машину. К примеру, использует её на 70% от мощности, а мог бы на все 100%. Он теряет время, топливо, урожай. В современных комбайнах электроника должна подсказать: нет, 70% – это мало, поддай газку.
– Вы писали в своём блоге, что название – RSM 161 – это «больная для вас тема». Почему?
– Моё мнение, что надо продолжать традицию – «Нива», «Дон», «Вектор». Мне нравится. Но наши маркетологи сказали: раз мы ориентируемся не только на Россию, но и на экспорт, название должно звучать на всех языках нейтрально. И не надо привязываться к географии. «Дон» – это уже что-то региональное. Звучные, но ничего не значащие названия, как у автомобилей, уже закончились. Перешли вот к цифрам. В общем, я не стал спорить.
– Демонстрационные показы начались, первый серийник выпущен в июне... Что дальше? Когда новый комбайн поступит в продажу и будет ли он существенно дороже предыдущих аналогов?
– Планируем в этом году выпустить сто штук, заказы уже есть. Цену не скажу, не знаю пока. Но всё делалось для того, чтобы его себестоимость не увеличилась. Думаю, цена будет повыше, но не принципиально.
– Недавно на заседании в Минпроме вы участвовали в обсуждении «комбайна будущего». Пусть принципы его устройства не меняются столетиями, но всё же... Куда двигается современная конструкторская мысль? Каким будет комбайн 21 века?
– Тут стоит выделить важную проблему. В первую очередь, всё ли мы делаем, чтобы соответствовать передовым достижениям? Ведь комбайн – это не просто результат коллективного творчества, это продукт индустрии всей страны. Тут должна быть задействована и наука, и образование, и создание новых материалов. А у нас в стране, к сожалению, есть разрыв: министерство образования не поддерживает связей с производством. Наука тоже живёт сама по себе. Получает финансирование и варится в своём соку. Она не заинтересована во внедрении собственных продуктов в производство.
Мы пытались озадачить учёных, сказать: «Нам нужны такие-то вещи, а не то, чем вы занимаетесь». Но не получается. В этом слабость нашей страны. Мы лишены возможности создавать суперпередовую технику. Но тем не менее мы мечтаем и видим, куда идёт прогресс.
У нас в стране, к сожалению, есть разрыв: министерство образования не поддерживает связей с производством. Наука тоже живёт сама по себе. Получает финансирование и варится в своём соку. Она не заинтересована во внедрении собственных продуктов в производство.
Все говорят, что техника будет, в первую очередь, беспилотной. Но я, честно говоря, в это не верю. Чтобы один человек управлял тремя-четырьмя комбайнами? Это должен быть хакер какой-то. Зачем? Техника должна быть простая: посадил студента или жену фермера за руль, и они поехали, и выжимают из комбайна 100%. А машина сама посылает сигналы, куда нужно подъехать грузовику на выгрузку.
Наши коллеги в Германии, США сейчас работают над системой электронного управления фермой. Её суть в том, что все агрегаты на ферме обмениваются информацией. Как сейчас происходит в земледелии? Комбайн убрал урожай, составил карту урожайности поля. Сеялка или разбрасыватель удобрений на основе этих данных знают, что куда внести. Руководитель хозяйства в курсе, где находится комбайн, сколько в нём зерна, куда что поехало. Вся ферма должна работать в таком ключе. Уже есть некоторые элементы этой системы, но они не интегрированы и массово не используются.
– Вы производите около 150 наименований сельхозтехники. Планируете ли вы расширять номенклатуру и в том числе выпускать агрегаты для ноутил-технологии?
– Модельный ряд мы пока не планируем сильно расширять, разве что тракторный сегмент. Сейчас мы производим большие трактора, хотим пойти в сторону средних. Переносим из Канады в Россию производство одной из моделей, трактора мощностью 375 л.с. Ноутил нам тоже интересен – мы производим сеялки для него, опрыскиватели. В Америке используется только ноутил, и наша техника для этой технологии там базовая.
Госполитика – новые веяния и старые проблемы
– Недавно был Форум продовольственной безопасности в Ростове, на котором новый глава Минсельхоза Александр Ткачёв рассказал о какой-то новой поддержке для сельхозмашиностроителей и анонсировал появление в России второго комбайнового завода. После этого в своём блоге вы живо расписывали, как будете «отбиваться от новой господдержки». Сейчас уже стало известно – что это за новая субсидия и о каком заводе говорил Ткачёв?
– Да, я тогда напрягся на том форуме... В качестве губернатора Александр Ткачёв много лет лоббировал интересы компании CLAAS (немецкий производитель комбайнов и другой сельхозтехники. – Прим. авт.) в Краснодаре. Ей дали поддержку, земельный участок большой. Край даже брал на себя обязательство продать некоторое (и немалое) количество их комбайнов... Были опасения, что, став министром, Александр Николаевич продолжит лоббировать интересы этой компании. И на форуме он сказал: «Сейчас мы запустим новую субсидию, которую будут все получать, и у нас появится второй комбайновый завод». Логично предположить, что это могла быть за компания. Но через неделю-две после форума Александр Николаевич принял меня, мы побеседовали где-то час у него в кабинете. Он сказал, что впечатлён достижениями «Ростсельмаша». Что, конечно, хотел бы, чтобы в производство сельхозтехники шли инвестиции, но заявил, что не будет лоббировать интересы каких-либо конкретных предприятий. Я так понял, что специальных льгот ни для кого создавать не будут. Ткачёв за то, чтобы в России была высокая локализация и производства развивались здесь.
Что касается субсидий, то мы против того, чтобы на них можно было покупать иностранную технику. Получается, за государственные деньги у российских производителей отнимается доля рынка. Нужно создавать условия, обязывающие производить технику в России. Так сейчас работает субсидия №1432 – только для покупки отечественных машин.
– Вы не раз критиковали действующую в стране схему распределения субсидий, утверждая, что она непрозрачна. Намекали на коррупцию... Расскажите подробнее, что вы имеете в виду под «непрозрачным механизмом» и причём тут чиновники?
– Смотрите – как у нас расходятся аграрные субсидии? Минсельхоз распределяет деньги по произвольной пропорции между регионами. У кого хороший имидж, тем больше. И мы не знаем, сколько каждый регион получает...
– Насколько я понимаю, схемы расчёта всё же есть, и многое сейчас зависит от регионального софинансирования, заранее поданных заявок и т. д.
– Ну, заявки можно принять, а можно не принять... Практика показывает, что логика очень пластичная. Можно сказать: ваша заявка плохая, а вот хорошая. Мы это не раз уже видели. Да, требование софинансирования есть, но правильно ли оно? Богатые регионы как раз получают больше денег, бедные меньше, выходит неравномерное развитие. Опять же – богатые регионы имеют возможность лучше «принять» у себя министра. В общем, всё непрозрачно. Потом деньги попадают в региональные минсельхозы и дальше произвольно распределяются между хозяйствами. Есть масса фермеров, которым никогда и ничего не доставалось. И есть холдинги, которым полмиллиарда долларов может упасть...
Что касается субсидий, то мы против покупки на них иностранной техники. Получается, за государственные деньги у российских производителей отнимается доля рынка. Нужно создавать условия, обязывающие производить технику в России.
– Это коррупция? Вы намекали, что чиновники участвуют в делёжке этих денег.
– Это произвол, от бессистемности. Ну, а кто ещё участвует в делёжке? Чиновники. Это же не публикуется нигде: нельзя узнать, когда и какой агрохолдинг получил сколько денег. И чиновники в этом участвуют. Это вредит развитию сельского хозяйства, если результаты труда фермера зависят не от того, насколько чётко он выстроил процессы у себя в хозяйстве, а от того, насколько правильно он попросил министра или на ком женился. Примерно 96% аграрных субсидий распределяются подобным образом, на личных связях. Я за то, чтобы поддержка доставалась всем – и маленьким, и большим. Единственная понятная субсидия, идущая мимо чиновников, это субсидия №1432. Крестьянин купил технику? Будь добр, получи 15%, а сейчас и вовсе 25.
– Тут есть с чем поспорить – многие говорили, что как только заводам компенсируют 15% стоимости, так они через подконтрольных дилеров завышают на ту же сумму цену и ещё вдобавок получают из бюджета деньги. Что скажете?
– Во-первых, в механизме распределения субсидии написано, что цена техники для конечного покупателя не может повышаться больше, чем на коэффициент инфляции, сейчас он около 7%. Во-вторых, конкуренцию между дилерами никто не отменял. Проблемы тут нет.
– Новые виды субсидий не обсуждали с министром?
– Я бы сказал ему, что надо поддерживать экспорт, но реакция Минсельхоза будет традиционная: «Мы за это не отвечаем». Но в принципе, субсидия в 25% – это серьёзная поддержка, с нашей стороны даже неправильно ставить вопрос о новых видах. Конечно, мы бы хотели содействия министерства в плане проведения выставок, работы с университетами. Но это пока не обсуждалось. В августе на «Ростсельмаше» может состояться большое отраслевое совещание с участием министра, наверное, обсудим это там.
– Вопрос от зрителя нашей видеотрансляции на «Агробуке»: «Мешает ли «Партия Дела», которую вы возглавляете, развитию вашего бизнеса, или помогает? Не боитесь, что вас могут поставить перед выбором – либо бизнес, но без политики, либо начнутся проблемы с бизнесом?».
– Сложно сказать. Репрессии к нам не применялись. Какие-то угрозы поступали, в виде доброго совета один серьёзный чиновник однажды сказал: «Ну, что же ты так себя ведёшь? Смотри, если будешь сильно критиковать, начнут бить и по бизнесу». Но пока такого не было. И мне кажется, что общественная деятельность всё-таки помогает. Мы производим машины, но результаты нашей работы зависят от нас лишь наполовину. А на другую половину – от условий, которые создаёт государство. Да, есть ассоциация «Росагромаш», которая добивается субсидий, отраслевой поддержки. Но наши противоречия с государством не узкоотраслевые. Они мировоззренческие, потому что для многих чиновников в правительстве в приоритетах борьба с инфляцией, ВТО, какие-то имиджевые проекты. Развитие промышленности и сельского хозяйства у них находится на периферии внимания. Чтобы отстаивать что-то целостное, нам нужно не только производить комбайны, но и определять своё мировоззрение. Ну, и поддерживать лоббистские усилия.
Кто ещё участвует в делёжке? Чиновники. Это же не публикуется нигде: нельзя узнать, когда и какой агрохолдинг получил сколько денег. И чиновники в этом участвуют.
– Вы один из наиболее жёстких критиков либерального курса нынешней власти. При этом всякий раз вас слышат, когда, грубо говоря, отрасли нужны деньги. Поддержку дают, и большая часть её уходит как раз «Ростсельмашу». Как вам это удаётся – быть критиком и в то же время ходить к тем же чиновникам и просить у них денег? Нет ли здесь противоречия или это «игра» такая?
– А в чём тут противоречие? Можно ходить и просить: «Дайте денег «Ростсельмашу», как ходят многие агрохолдинги. А мы отстаиваем интересы не только завода, но и всей отрасли, и вообще сельского хозяйства. Это позиция помогает нам не ссориться. Мы критикуем, но и говорим: «Если вы сделаете, как мы просим, вам же будет лучше. Ваша власть усилится, если будет развиваться промышленность и АПК. Ваш авторитет будет весомее». А когда что-то получается, подчёркиваем: «Видите, это благодаря вашим усилиям появляются новые комбайны, развиваются технологии. Давайте и дальше продолжать в том же духе».
– Вы за Путина или нет?
– Я считаю, что лучше наличие лидера, чем анархия. Я его стараюсь не критиковать, но, конечно, я хотел бы, чтобы он изменил экономическую политику.
– Но ведь это он назначает тех самых министров, которыми вы недовольны. Как можно, не задевая Путина, быть его сторонником и критиковать экономический курс? Ведь это взаимосвязанные вещи.
– Ну, я ему и в лицо говорил, и книгу свою передавал, и записки писал: «Владимир Владимирович, измените, пожалуйста, экономическую политику. Если начнётся реальное развитие промышленности и сельского хозяйства, ваш авторитет укрепится, страна будет сильнее». Я не знаю, это за Путина или нет? Мне кажется, авторитет экономистов гайдаровского толка уже исчерпан, он поддерживается искусственно. Фамилия «Кудрин» у современных руководителей положительных эмоций не вызывает. Почему они до сих пор у власти? Путин зачем-то держит их своим авторитетом. Но я думаю, скоро их уже не будет.
– В результате прозрения Путина или в результате переворота какого-то?
– Либо так, либо так.
– В последнее время вы неоднократно хвалили федеральное Министерство промышленности и торговли под руководством Дениса Мантурова. Но ещё несколько лет назад в интервью нашему изданию рассказывали, как ваш комбайн блестяще прошёл независимые испытания наравне с западными аналогами, и Минпромторг отказался вас поддержать и всячески распространять эту информацию. Что произошло?
– Изменение экономической политики не всегда сопровождается переменами среди лиц. Люди меняют взгляды, подходы, и как раз Минпромторг проходит этот эволюционный путь. Когда был фактически запрещён показ результатов наших испытаний, департаментом сельхозмашиностроения руководили другие люди. Раньше его директор работал в одной американской фирме, производящей комбайны. А когда его уволили из министерства, возглавил ассоциацию поставщиков иностранных комбайнов в Россию. Сейчас сельхозмашиностроением в Минпроме занимаются совсем другие люди. Они понимают, что надо поддерживать здешнее производство. И скрывать уже ничего не будут. При этом министр остался прежним, только поменял в некоторой степени своё окружение. Та же субсидия №1432 на отечественную технику – это хороший сдвиг. Раньше о таком и мечтать было нельзя. Льготы выделялись на иностранную технику. И за 15 лет у нас закрылись пять комбайновых заводов.
Канада и Россия – в чём отличия?
– Недавно в стране провозгласили курс на импортозамещение. Вы почувствовали какие-то позитивные изменения на рынке?
– Первые ласточки есть, изменение риторики: «Давайте поддерживать своих». Но экономическая политика в целом не поменялась. Ставки по кредитам – 18% годовых. Ну невозможно при таких ставках развиваться! Мы берём, конечно, кредиты, но в год тратим миллиард рублей на их обслуживание. Если бы госпожа Набиуллина (глава Центробанка. – Прим. авт.) сделала ставку не 11,5%, а 2%, мы могли бы в два раза больше денег вкладывать в развитие. И это была бы уже другая техника. Налоги – надо бы их снизить, а они повышаются. Поддержку экспорта надо организовать, а её как не было, так и нет...
– А как по-вашему должна выглядеть поддержка экспорта?
– В некоторых странах вопрос поставки техники решается политически, на уровне президента: берём российское или не берём. От наших чиновников, соответственно, нужна адекватная позиция: ребята, это неправильно, у всех должны быть равные условия. Чиновники не продавливают отечественную продукцию на других рынках.
Ещё пример – той же Киргизии или Армении мы предоставляем помощь на сотни миллионов долларов, деньгами. Ну, а почему не дать товарную поддержку, не закупить на эти деньги комбайны? Почему не субсидировать участие в выставках? Для государства это не очень затратно, а для компаний – весьма. Участие канадцев или немцев в зарубежных выставках примерно на 50% субсидируется государством. Это поддерживает престиж страны.
– Несмотря на всю критику госполитики, вы тем не менее переносите производство части тракторов Buhler из Канады в Россию. И надеетесь вписать его в систему субсидий №1432, рассчитываете на протекционизм. Но всего пару лет ни о каком протекционизме речи не было, мы присоединились к ВТО, открыли рынки, а вы собирались выводить мощности из страны. Всё очень быстро меняется. Вы не боитесь, что через пару лет мы подружимся с Западом, и условия работы снова ухудшатся?
– Такое опасение, конечно, есть. Но общество меняется, и люди постепенно понимают: важно развивать своё, и без производства страна – это больной организм. Отдельные чиновники могут захотеть «сдать» интересы аграриев или промышленников. Но общество этого не хочет. А когда миллионы людей чего-то хотят или не хотят, то рано или поздно так и происходит.
– В 2013 году вы опубликовали знаменитую записку, в которой сравнивали условия производства техники в Канаде и в России, причём сравнение было явно не в пользу последней. И тем не менее вы переносите часть предприятия из-за рубежа сюда. Выпускать технику в Канаде и США уже не выгодно?
– Из того, что я упоминал тогда, в России мало что изменилось, даже стало хуже. Когда я писал записку, ставка ЦБ составляла 5,5%, и мы брали кредиты под 11% годовых. Сейчас она почти 12%, и мы берём под 18%. Повысились налоги. Да, эффект смягчается тем, что рубль упал, – производство подешевело. Но это временное облегчение. Цены на металл растут, зарплаты тоже.
И тем не менее, я считаю, что условия с Канадой уравнялись. В западных странах сильно упал рынок техники – в Европе на 8%, а Америке на 20-40%, в зависимости от типа машин. Главный фактор – перепроизводство. В США сюда добавилось удешевление нефти. Раньше там была большая программа по стимулированию выпуска биотоплива из кукурузы. Цена на нефть упала, и топливо из кукурузы стало невыгодным. Потребность в технике снизилась.
Плюс ко всему ужесточились требования к экологичности, тяжёлые машины стали менее популярны.
– А для вас как складывается этот сельхозгод?
– В конце осени из-за девальвации комбайны подешевели, произошёл всплеск продаж. Потом всю весну было серьёзное падение, процентов на 30 по сравнению с прошлым годом. Сейчас комбайны опять разбирают, пик продаж. У меня ощущение, что пройдём этот год на уровне прошлого – 4,2 тысячи штук.
– А цены будете повышать?
– На 7%, как программа №1432 велит.
– Один раз в год? И не больше? Вы же говорили, металл дорожает, кредиты...
– (Вздыхает). Цены, конечно, повышаются, и более чем на 7%...
– То есть в 7% не уложитесь?
– Это нереально.
– Вы повысите больше, но Минпром этого не увидит?
– Минпром всё увидит. Но не знаю, как отнесётся. На сколько повысим, не могу сказать, боюсь соврать. Разные модели по-разному.
– Вопрос от нашего зрителя, Виктора Рединского. «В вашей статье «Будем отбиваться от «помощи государства» имеется послание руководству компании CLAAS, где вы советуете ставить на машины их производства больше российских деталей и узлов, а именно двигатели, коробки передач, шины, системы гидравлики. В то же время «Ростсельмаш», одним из владельцев которого вы являетесь, комплектует свои наиболее популярные на российском рынке машины Acros и Torum двигателями «Mercedes» и «Cummins», системами гидравлики Bosch Rexroth, режущими элементами MWS и Busatis, мостами ведущих колес как раз производства компании CLAAS и т. д. Прошу вас прокомментировать приведённые не сопоставимые между собой факты».
– В программе №1432 прописано, что нужно, чтобы комбайн считался российским. Есть определённый набор операций: изготовление кабины, сборка, окраска – наизусть не помню. Это юридический документ, «Ростсельмаш» ему соответствует. Да, на некоторые машины мы ставим импортные детали, двигатели, например. Но в постановлении №1432 нет требования, чтобы это был именно российский двигатель. А вообще покупатель имеет возможность заказать ту модификацию комбайна, которую хочет. С нашими деталями или импортными. В моём обращении к коллегам из CLAAS было лишь пожелание увеличивать локализацию и закупать комплектующие в России.
– Кстати о комплектующих. Вы уже начали переговоры с российскими производителями деталей для бывшего канадского трактора? Сложно ли заменить импортные узлы нашими?
– Всё заменить, конечно, невозможно. Но в программе №1432 написано, что из трёх основных элементов – кабина, двигатель, коробка передач – два должны производиться в России. Мы будем сами выпускать кабину, а для коробки или двигателя ищём поставщика. Ведём переговоры с ЯМЗ, КАМАЗом по поводу двигателей. Сложно не столько найти качественный продукт на рынке, сколько адаптировать его к своему производству. Всё это связано с длительными отношениями между предприятиями.
– Несколько лет назад вы серьёзно критиковали присоединение России к ВТО, и некоторые ваши интервью напоминали роман-апокалипсис: разорённые предприятия, тысячи безработных на улицах... Мы в ВТО уже несколько лет, и пока, вроде бы, обошлось без катастроф. Готовы ли вы признать, что ваши отрицательные прогнозы не совсем оправдались?
– Я по-прежнему считаю, что вступление в ВТО – это ошибка, которая была совершена даже не в момент вступления, а в течение тех 18 лет, когда мы последовательно сдавали интересы наших производителей и вгоняли сельское хозяйство в депрессию. Наши проблемы сегодня идут от неправильно расставленных приоритетов. И один из них – это как раз членство в ВТО, ложный идол наших либеральных экономистов. Бунтов в России нет, но посмотрите на Украину – страна вступила в ВТО раньше нас. И сдала своё производство гораздо решительнее.
– Вы были против экспортной пошлины на пшеницу, несмотря на то, что эта мера удержала цену на корма для животноводства в разумных пределах... Почему?
– Да, у представителей наших отраслей – растениеводов, птицеводов, машиностроителей – разные интересы. Иногда они вступают в конфликт друг с другом. Но баланс надо находить. На Форуме продбезопасности я озвучил своё предложение коллегам. Оно таково: никогда не требовать поставить своего поставщика, партнёра в положение худшее, чем у его зарубежных конкурентов. То есть нельзя просить государство опустить цены на зерно внутри России ниже мирового рынка. Нельзя запрещать экспорт зерна. Да, эмбарго может быть сиюминутно выгодно животноводам. Но это подрубает основу отрасли – сильное производство кормов. Если у животноводов что-то не получается, давайте смотреть, какие проблемы им мешают. И решать их, а не вгонять смежную отрасль в депрессию. Давайте менять политику ЦБ, давайте снижать налоги, поддерживать экспорт. Вот реальные проблемы! С ними нужно бороться, а не друг с другом.
– Что нужно сделать, чтобы заставить государство поменять его нынешнюю политику?
– Это фундаментальная проблема – крестьяне у нас не являются политической силой, их постоянно обижают. Нужно объединяться и создавать движение, которое бы отстаивало интересы аграриев. Есть зачатки, та же АККОР, но этого мало. Стоит ли выливать молоко на площади, как французские фермеры? Логично, что крестьяне этого боятся. Сказывается та же мутная система распределения дотаций – вылил молоко, не получишь помощи ещё десять лет... Крестьян затоптали, и они живут бедно, и страна не развивается. Что делать? Заниматься политикой.
– Давайте тогда о политике. Мы уже упоминали «Партию Дела» – раньше ей отказывали в регистрации, сейчас она имеется. Что-то изменилось в политическом поле со времен протестов на Болотной и Сахарова? Снизилось ли давление?
– Сейчас стало попроще, зарегистрировано 70 партий. Но распоряжения сверху всё равно поступают. Например, мы заявили, что будем участвовать в выборах в Костроме. Тут же редакциям местных газет, каналов дан сигнал – не писать о нас ничего. Хотели форум провести, поговорить со специалистами о проблемах. Нам отказали шесть площадок! Мы форум провели в итоге, но в 30 км от города. В пансионате, полуподпольно. Искали значимых предпринимателей, чтобы включить их в региональный список кандидатов. А они отвечают: «Нам сказали, пойдёте на выборы – будут проблемы». Эта установка действует по всей стране. Есть четыре партии в парламенте, и больше не нужно. Остальные пусть создают антураж демократии.
– Ваша партия участвует в выборах в Заксобрание в этом году только в Костромской области. Почему не Ростов? Несколько тысяч голосов заводчан и их семей вам гарантированы, разве нет?
– Это может повредить бизнесу. Мы не хотим войти в искусственный клинч с местной властью. У нас хорошие отношения с руководством области и города. Но если мы пойдём на выборы, могут поступить какие-то звонки сверху, и эти отношения испортятся. Наша тактика – начать пока с нейтральных регионов. Чтобы участвовать в выборах в Госдуму, мы должны иметь представительство хотя бы в одном региональном парламенте. В этом году выборы в Заксобрание проводятся в восьми субъектах. Мы посчитали ресурсы и выбрали Кострому.
– Учитывая всё, о чём мы говорили – какой будет стратегия развития компании в ближайшие годы?
– Громких событий, приобретений, продаж мы не планируем. Всё должно поступательно развиваться. Новую платформу будем осваивать, производство запускать... Через год мы должны стать чуть более «красивыми», чем сейчас.