Жизнь на селе → Из жизни русского крестьянства в XX веке
Хочется поделиться впечатлениями от книги В. Бердинских «Речи немых». Есть в названии и подзаголовок: «Повседневная жизнь русского крестьянства в XX веке». Книгу выпустило издательство «ЛомоносовЪ» в серии «История/География/Этнография».
История русского крестьянства интересует меня уже достаточно давно. Уж не знаю, чем это можно объяснить — корнями ли (два поколения по маминой линии), деревенскими ли каникулами или местом работы. В основном то, что попадалось, было работами учёных мужей, как правило, кабинетных теоретиков, историков и этнографов. Их рассуждения, их мысли, их, в конце концов, голос. Взгляд со стороны, иногда с плохо скрываемым снисхождением. Которое всегда вызывало недоумение и некоторое раздражение: я же помню деревенских старух, их рассказы, истории. Они, в основном не закончившие не то что школы, а вообще не учившиеся грамоте, были мудры, ироничны и... невероятно осторожны в разговоре. С осторожностью этой я столкнулась и во время диалектологической практики, когда говорливые и охотно вспоминающие прошлое старушки замолкали, стоило попросить разрешения включить диктофон. Ещё бы, жизнь, какую они прожили, и не такому научит...
Книга представляет собой записи интервью-рассказов крестьян, рождённых в конце XIX — первой четверти XX века. Собирали рассказы автор книги и его студенты в 1980-1990-е годы. Особенно ценно, что беседы были записаны в том числе и внуками, и высокий уровень доверительности делает многие рассказы невероятно пронзительными, рождается удиивительное чувство сопричастности.
Вообще, заявленные в подзаголовке временные рамки (XX век) в действительности несколько уже: воспоминаний о дореволюционной жизни, гражданской войне и нэпе совсем немного, а история крестьянского житья-бытья после войны обрывается примерно на начале пятидесятых годов. Во многих рассказах есть упоминание о трудоднях, "работе за палочки", но без особенных подробностей. Основная часть воспоминаний — о коллективизации, становлении колхозов, семейном укладе и годах Великой Отечественной.
Русов Павел Никифорович, 1897–1978 годы, дер. Спирино Костромской губ. Из дневника (запись 1973 года)
— Самообложение — этот налог выпущен в 1927 году. Сам крестьянин должен обложить себя налогом, который и пришлось мне проводить в моем сельсовете. Крестьянин платил сельхозналог — смотря сколько у него земли и хозяйства. Налог исчислялся в десять — двадцать процентов. Какое селение сколько процентов проведет на собрание. В сельсовет пришла инструкция на десяти листах, и требовалось в ней за три дня обойти все восемнадцать селений и представить в райисполком протоколы собрания.
Я пошёл по деревням и стал пояснять, что пришло распоряжение и что мужик должен обложить сам себя налогом, который называется «самообложение». Мужики ничего не могли понять и говорили: и так налогов много, и тех не можем выплатить, а им ещё мало. Все селения отказались принимать этот налог, и я представил в исполком об этом протоколы собраний. Меня в этом обвинили, хотя виновником всему был судья района, назначенный ко мне уполномоченным по проведению этого налога. Он не приехал, и мне вместо его пришлось проводить одному.
Но я как человек свой считался, то мужики меня не боялись и говорили: «Ты скажи им, что мы сами себя обкладывать не станем». Отдали меня под суд. На суд я вызвал двух наших мужиков, которые пояснили, что налог не прошел совсем не по моей вине, что я всеми средствами старался провести налог. Но в инструкции же сказано, что в добровольном порядке: хочешь — принимай, хочешь — нет. Я и сказал на суде: «Что же меня судить за это? Надо судить судью Санторина, который не приехал проводить налог».
Интересно читать было — не то слово. Притом что факты известные, и многое слышала сама и от родной бабушки, и от деревенских наших бабусек. Но, наверное, тем и увлекательней, когда картина становится объёмней, полней, добавляются детали и подробности.
Клестов Анатолий Васильевич, 1918 год, кузнец
— До 1930 года русский человек — пока колхозы не стали делать, да нэп был — был предприимчивый. Люди умели работать, не хуже англичан бы жили, если бы вот так не дали по рукам и ногам. А тут отучили работать-то всех эти колхозы. Русский человек — это лодырь. Но не все такие были. Вот у нас в родне все были трудолюбивые, таких не было, чтоб лежать на печке зимой. А какое-то ремесло было, в каждой семье что-то делали.
Во время войны я узнал, что люди, живущие за границей, очень культурные. А сельское хозяйство дак залюбуешься! В Венгрии он везёт навоз, сидит в такой рубашке с коротенькими рукавами, в шортах, чисто одетый. Вывозят навоз своевременно от ферм. Конюшни они подметают под метёлочку. В то время уже у них были автопоилки в хлевах.
До коллективизации всё было на рынке, а потом всё по карточкам. Мать целыми ночами стояла за ситцем. Тогда во главе власти стоял Сталин. К нему народ относился как к богу. Я, например, служил в армии с 1938 по 1940 год, знал, что в это время начали садить, так что нигде лишнего слова, никакого анекдота. Вот я в артели «Север» работал. Мы сидели в столовой, ели, и ребята стали дуреть. Один в другого ложкой супа плеснул, и этот в него хотел плеснуть. А сзади портрет Сталина был. Капля супа попала на портрет, и этого парня назавтра уж не стало. Его, видимо, посадили.
Да, какое мнение было? Мнение-то у всех отвратительное было, но каждый про себя знал: нельзя было ничего говорить. Знали, что это наш великий вождь, наш самодержавец. Я же при нём воспитывался и рос.
Ну, в 1924 году Ленин умер, я уж тогда в школу пошел. Помню, целые ряды заключенных во время коллективизации шли по нашей улице в тюрьму. На войне мы, конечно, кричали: «За Родину! За Сталина!», но все равно доверия не было, потому что мы войну вначале чуть не проиграли. Сейчас я отношусь к Сталину так, как все. Таких бы паразитов не было бы больше над русским народом.
Что поразило больше всего: при невероятно трудной жизни, в которую вместились революции, войны, голод, ссылки, потери близких, смерть детей, люди сохранили доброту, сострадание, незлобивость. И веру: кто — в бога, кто — в правильность жизнеустройства, кто — в то, что и через сорок лет можно отыскать пропавшего на войне сына или могилу погибшего в ссылке мужа.
При всей горечи и порой жёсткости рассказов совсем нет жалобных интонаций, плачей и стенаний. И чувствуется невероятное достоинство каждого человека, каждого рассказчика.